О рукописи

Проблема локализации

Наблюдения о генетической связи двух древнейших славянских кириллических памятников – Куприяновских листков и Остромирова Евангелия – заставляют еще раз обратиться к остающемуся дискуссионным вопросу о месте создания Остромирова Евангелия. Действительно, единственный прямой источник сведений о рождении книги – Послесловие дьякона Григория – умалчивает о том, где же выполнялся ответственный заказ посадника Остромира. Высокое мастерство изготовления рукописи – как самого письма, так и художественного оформления – говорит о создании кодекса в профессиональном скриптории, тем более, что в работе принимали участие три писца и несколько художников. Но где находился этот скрипторий? Остромир располагал достаточными средствами для того, чтобы заказать работу не только в Киеве или в Новгороде, но и в Константинополе. Чрезвычайно дорогим является сам материал рукописи – пергамен. Здесь следует заметить, что пергамен Остромирова Евангелия хотя и нельзя отнести к категории самого высокого качества выделки, но он достаточно тонок и не мог быть изготовлен на Руси в XI в. При этом существенным аргументом против константинопольского происхождения рукописи является тот факт, что в византийских скрипториях было принято перед письмом покрывать пергамен специальным составом на основе яичного желтка, но листы Остромирова Евангелия не имеют следов такой обработки. Очевидно, рукопись создана на Руси на «импортном» материале, который, однако, мог быть доставлен как в Киев, так и в Новгород. Не помогают решению вопроса и попытки установить этническую принадлежность писца, диакона Григория. Имя Григорий было распространено во всем христианском мире – его мог носить и славянин, и грек, и монах, принадлежавший римской католической церкви. А языковая, диалектная характеристика по данным рукописи оказалась чрезвычайно затруднена ввиду высокого профессионализма писца – диакон Григорий тщательно и аккуратно копировал имевшийся у него оригинал, не допуская искажений священного текста, представленного на языке, который был в то время общим книжным языком всех славян. Только в тексте Послесловия, да еще в нескольких приведенных по-славянски названиях месяцев в месяцесловной части («зарева» – август, «просинец» – январь) отмечаются языковые черты, свидетельствующие о том, что диакон Григорий был восточным славянином, древнерусским человеком. Но новгородцем или киевлянином – неизвестно, что впрочем, почти не играет роли в вопросе локализации рукописи, ведь профессиональный писец мог переходить из одного книжного центра в другой.

Логичное предположение о том, что предназначавшаяся для Новгорода книга там была и создана, – гипотеза, которую пытался лингвистически обосновать еще П. К. Фролов и которая в настоящее время находит поддержку в целом комплексе исторических и текстологических аргументов. Особый характер Послесловия не оставляет сомнений в том, что все указанные в нем данные не случайны, но соответствуют специально выработанной идеологической концепции. Следовательно, не случайным должно быть и отсутствие того или иного упоминания. И здесь можно обратить внимание на то, что в Послесловии не указано не только место создания книги, но не приведено ни одного имени духовного лица. Объяснение можем найти в церковно-политической ситуации, которая имела место как раз в период создания книги.

В Киеве в это время митрополитом был Ефрем – грек, присланный константинопольским патриархатом. А митрополит-русич Иларион, пользовавшийся громадным авторитетом, сыгравший выдающуюся роль в просвещении Руси и борьбе за автокефалию русской церкви, был смещен с киевской митрополичьей кафедры и впоследствии удалился в Киево-Печерский монастырь. В Новгородской II летописи под 1055 г. упоминается уже новый митрополит Ефрем (практика поставления иерарха-грека главою русской церкви существовала до Илариона и много веков впоследствии). В Новгороде же в это самое время иерарх отсутствовал: поставленный в новгородские епископы еще в 1036 г. новгородец Лука Жидята в 1055 г. был оклеветан, выслан в Киев и задержан там до 1058 г. (будучи отпущен, умер по пути в Новгород в 1059/1060 г.). Если бы в книге государственного статуса, каковой являлось Остромирово Евангелие, было упомянуто имя стоявшего тогда во главе русской церкви митрополита-грека Ефрема, это диссонировало бы с общей идейной установкой памятника. А упоминание новгородского епископа навсегда связало бы книгу с неоднозначной ситуацией, в то время как умолчание о нем формально соответствовало положению вещей, ибо Луки Жидяты тогда не было в Новгороде. На фоне отсутствия в тексте Послесловия имен иерархов церкви еще ярче выступает значение даты начала работы над книгой. Выбрав 21 октября, день памяти Илариона Великого, диакон Григорий получил возможность косвенно упомянуть в Послесловии того, кто непременно должен быть упомянут в соответствии с идейной концепцией создания книги, – русского митрополита Илариона, который таким образом словно благословлял предпринятый труд. Становится ясно, что диакону Григорию незачем было конкретизировать и место, где он трудился над рукописью, – гораздо важнее для него и, прежде всего, для самого заказчика рукописи Остромира, было то, что книга создана на Руси.

Тем не менее, научный вопрос о месте создания Остромирова Евангелия продолжает волновать исследователей. Возможно, какие-то дополнительные аргументы могут быть получены на основе специальных кодикологических наблюдений, которые, однако, встречают серьезное препятствие в недостаточности сравнительного материала: слишком мало славянских рукописей дошло до наших дней от той далекой эпохи. Зато сохранились десятки, сотни книжных памятников, созданных на Руси в последующие века и образующих богатейшую тысячелетнюю традицию искусства рукописной книги, ту традицию, у начала которой стоит Остромирово Евангелие.