Вольтер и Руссо: непримиримое противоречие?

Общественный договор

«Общественный договор, или Принципы политического права» – главное произведение Руссо, посвященное политическим  вопросам, где «женевский гражданин» обосновал принцип суверенитета народа. На страницах этой книги Вольтер оставил многочисленные маргиналии, полемизируя с автором.

Первая глава «Общественного договора» начинается знаменитой фразой: «Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах». Далее Руссо пишет:

Если бы я рассматривал лишь вопрос о силе и результатах ее действия, я бы сказал: пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, – он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он либо имеет все основания вернуть ее, либо же вовсе не было оснований ее у него отнимать.
Вольтер, не разобравшись в логике рассуждения Руссо («Сила не есть право»), помечает:

«Все наоборот. Если он имеет основание вернуть себе свободу, значит не было оснований его ее лишать».

Для Руссо человек не является существом социальным: «...общественное состояние – это священное право, которое служит основанием для всех остальных прав. Это право, однако, не является естественным; следовательно, оно основывается на соглашениях». Фернейский отшельник возражает:

«Это темно и непонятно. Это право проистекает из природы, если природа сделала нас общественными существами».

В начале второй главы Вольтер продолжает спорить с Руссо об общественной природе человека. Рядом с высказыванием Руссо «самое древнее из всех обществ и единственное естественное – это семья» он пишет:

«Значит, это право проистекает из природы». И далее на утверждение «если они <отец и повзрослевшие дети> и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении» он отвечает:

«Но нужно признать, что это соглашение обусловлено природой».

Спорит Вольтер с Руссо и по поводу права войны. Руссо считает, что от природы люди совсем не враги друг другу:

...Ясно, однако, что это так называемое право убивать побежденных ни в коей мере не вытекает из состояния войны. Уже хотя бы потому, что люди, пребывающие в состоянии изначальной независимости, не имеют столь постоянных отношений между собою, чтобы создалось состояние войны или мира; от природы люди вовсе не враги друг другу. Войну вызывают не отношения между людьми, а отношения вещей, и поскольку состояние войны может возникнуть не из простых отношений между людьми, но из отношений вещных, постольку не может существовать войны частной, или войны человека с человеком, как в естественном состоянии, где вообще нет постоянной собственности, так и в состоянии общественном, где все подвластно законам.

Стычки между отдельными лицами, дуэли, поединки суть акты, не создающие никакого состояния войны; что же до частных войн, узаконенных Установлениями Людовика IX, короля Франции, войн, что прекращались Божьим миром, – это злоупотребления феодального Правления, системы самой бессмысленной из всех, какие существовали, противной принципам естественного права и всякой доброй политики.
Итак, война – это отношение отнюдь не человека к человеку, но Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане, но как солдаты; не как члены отечества, но только защитники его.

«Все это кажется мне исходящим из уст лукавого фразeра, – пишет Вольтер. – Ясно, что война государства с государством есть война человека с человеком. Прикажем всем нашим подданным броситься друг на друга».

Руссо выступает против права сильного, против порабощения человека: «Мы имеем право убить врага только когда нельзя сделать его рабом; следовательно, право поработить врага не вытекает из права его убить; значит, это несправедливый обмен заставлять его покупать ценою свободы свою жизнь, на которую у победителя нет никаких прав».

«Смешное утверждение», - пишет Вольтер на полях.

В то же время фернейский философ, как и Руссо, ненавидит деспотизм. Именно поэтому, очевидно, он одобрительно отмечает «хорошо» рядом с утверждением:

Если бы я даже и согласился с тем, что до сих пор отрицал, то сторонники деспотизма не много бы от этого выиграли. Всегда будет существовать большое различие между тем, чтобы подчинить себе толпу, и тем, чтобы управлять обществом. Если отдельные люди порознь один за другим порабощаются одним человеком, то, каково бы ни было их число, я вижу здесь только господина и рабов, а никак не народ и его главу.

Однако фернейский отшельник отнюдь не соглашается с тенденциями в политической мысли Руссо, которые в дальнейшием будут названы тоталитарными – с идеей всемогущества государства, даже если власть в нем принадлежит народу, по отношению к отдельной личности:

...Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других. Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Рядом с этим знаменитым пассажем Руссо Вольтер пишет:

«Все это ошибочно. Я совсем не отдаю себя своим согражданам без изъятия. Я совсем не отдаю права меня убивать и меня обкрадывать большинству голосов. Я подчиняюсь, чтобы содействовать согражданам и получать их содействие, воздавать должное и получать по справедливости. Нет никакого другого соглашения».

Вольтер выступает против полного поглощения личности государством. «Как только эта масса людей объединяется ... в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали».

Вольтер остроумно возражает: «Жалкое рассуждение. Если накажут розгами Жан-Жака, значит ли это, что выпороли республику?».

В главе «О народе» Руссо говорит о России. В отличие от Вольтера, он весьма скептически оценивает деятельность Петра I и дает пессимистический прогноз относительно будущего России и Европы:

Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации слишком рано. Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает всё из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, но большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ дик, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как нужно было только приучить его к трудностям^[1]. Он хотел создать немцев или англичан, когда надо было начать с того, чтобы создать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являлись. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу – и сама будет покорена. Татары, ее подданные или ее соседи, станут ее, а также и нашими повелителями. Этот переворот кажется мне неизбежным. Все монархи Европы сообща приближают его.

– Бездельник, тебе к лицу такие предсказания!