Арабисты Игнатий Юлианович и Вера Александровна Крачковские: их архив в Российской национальной библиотеке
О. В. Васильева
Письма
Хотя в архиве Крачковских в РНБ немало неожиданных и информативных материалов, все же наиболее интересный раздел – письма. Самые ранние относятся к 1907 г., они написаны деканом восточного факультета Виктором Романовичем Розеном своему ученику магистранту Крачковскому (№ 261). Основной массив корреспонденции адресован Вере Александровне и приходится на военные годы (1941–1945). Самые поздние письма отправлены Верой Александровной в 1972 г. заведующей Отделом литератур стран Азии и Африки Публичной библиотеки Т. А. Вагановой и сотруднице того же отдела Н. Д. Евсеевой.
Всю корреспонденцию можно разделить на семейную (Вера Александровна активно переписывалась с сестрами и племянницами), дружескую и деловую, причем грань между второй и третьей часто стирается. Дружеские отношения Крачковские поддерживали (и это отражено в письмах) с семьей академика-китаиста В. М. Алексеева, с арабистом А. Э. Шмидтом, переехавшим в Среднюю Азию в 1918 г., с учеником Крачковского В. И. Беляевым, с академиком-географом Ю. М. Шокальским и З. Ю. Шокальской, с православным арабом Теуфиком Кезмой, жившем в Киеве, и со многими другими.
Весьма обширна деловая переписка Веры Александровны. Среди ее корреспондентов московский иранист-искусствовед Б. П. Денике, краеведы Боданинские из Бахчисарайского музея, искусствовед из Киева М. И. Вязьмитина, бакинский археолог и нумизмат Е. А. Пахомов, этнографы и археологи из Средней Азии: А. А. Семенов, М. Ф. Гаврилов, В. Л. Вяткин, М. С. Андреев, М. Е. Массон. Деловая переписка освещает научные интересы Веры Александровны, демонстрирует уважение коллег к ее знаниям. Особенно характерны в этом отношении письма Шмидта и Кезмы. Еще в 1929 г. Шмидт, арабист очень высокого класса, просит ее о консультации в прочтении арабской надписи и соглашается с большинством ее трактовок (№ 302. Л. 9, 11). После выхода в свет монографии Крачковской «Арабские надгробия Музея палеографии Академии наук СССР» (Л., 1929) Теуфик Кезма пишет такие трогательные строки: «Проделанная вами работа – колоссальна, и по ознакомлении с нею буквально приходишь в изумление пред Вашей любовью к предмету Вашего труда, любовью, которая помогла Вам так блестяще выполнить его. Я как природный араб восхищен Вашим трудом и не нахожу слов для выражения своего восторга… Приношу Вам, глубокоуважаемая и дорогая Вера Александровна, свою благодарность, как за Ваш подарок, так и за те труды, которые вы положили при его составлении, труды, на которые не решался ни один араб…» (№ 210. Л. 4 об.–5).
Корреспонденция Крачковских проливает свет и на такую сторону деятельности, которую можно назвать благотворительностью. Благодарностями за денежную помощь, продуктовые и промтоварные посылки пестрят письма и родственников, и знакомых. Среди них академик-историк Н. П. Лихачев, находящийся в ссылке в Астрахани, и Кезма, потерявший работу во время голода на Украине. В военное и послевоенное время Крачковские поддерживают вдову Н. П. Лихачева Наталью Геннадьевну, крестницу Веронику Алявдину, посылают шоколад в Ташкент Беляеву. Не говоря уже о родственниках. Мария Краевская 19 ноября 1945 г. из Амурской области пишет: «Дорогая тетя Вера! Еще раз благодарю за козу. Третьего дня я ее купила в Куйбышевке и привезла на машине за 60 км. Коза еще не доится, но у нее скоро должны быть козлята. Лена очень рада и тоже сердечно благодарит. Жизнь наша стала помаленьку налаживаться. Теперь у нас есть у обеих валенки, я купила себе японскую шубу за 500 рб., а Лена в рассрочку – шерстяной черный костюм. В этом году мы сыты. Зарплату, правда, еще задерживают, но теперь должны только за 4 м-ца и обещают заплатить в этом году» (№ 221. Л. 1).
Уместно вспомнить, что сами Крачковские чудом остались живы в блокадную зиму 1941–1942 гг. Уже в Москве, вывезенные из осажденного Ленинграда на самолете, они с трудом восстанавливали свои силы после дистрофии, которая подорвала здоровье обоих. Письма военных и послевоенных лет полны бытовыми подробностями и реалиями жизни, жизни какой-то поломанной, неустроенной, несуразной и противоестественной. У каждого свой надлом. Мать дирижера Евгения Мравинского жалуется на смертельную тоску по поводу временного отъезда из Новосибирска в Москву ее сына, отсутствие друзей и родных (№ 241. Л. 6 об.). Некая Ел. Ал. (предположительно Елена Александровна Ильяшенко, сестра репрессированного арабиста Василия Александровича Эбермана) не может найти себе места после того, как потеряла сына при возвращении из немецкого плена (№ 316. Л. 3). Вдова академика-индолога С. Ф. Ольденбурга, искусствовед-иранист Е. К. Ольденбург, пишет из пригорода Саратова: «Чтобы иметь право жить в совхозе, должна была начать работать в саду, в огороде. Работала, но сильно отекали ноги… Меня приняли учительницей русского языка в совхозную школу… Сначала дали мне ставку 300 р., а теперь снизили до 160 р. в месяц на том основании, что у меня перерыв в работе на 10 лет… Если у меня будет справка, что за это время работала (хотя и без денег) где-то, то меня могут восстановить… Теперь мой сын погиб на фронте, надо помогать невестке растить внука… Я очень прошу Игнатия Юлиановича, если он найдет это возможным для себя, написать ак. Волгину и подтвердить, что за эти годы я работала в Ак[адемии] Н[аук]. Тогда м. б. мне из Академии дадут справку, и я ее здесь представлю по месту моей работы… Я получила Ак. Н. 2000 р. пособия через Волгина, и 1600 р. заплатила за валенки» (№ 245. Л. 5 об. – 6).
После смерти в 1934 г. своего мужа Е. К. Ольденбург уволилась из Эрмитажа и занималась подготовкой к изданию работ С. Ф. Ольденбурга, описанием его архива. В дальнейшем, вероятно, не без содействия Игнатия Юлиановича, ее материальное положение несколько улучшилось, но перед отъездом в Ленинград ее обворовали, а в ленинградской квартире в академическом доме она обнаружила пропажу всех носильных вещей и швейной машинки.
Студентка медицинского института Вероника (Рона) Алявдина, крестница Крачковской, пишет по поводу приезда в апреле 1945 г. делегации общественного комитета «Фонд помощи России» во главе с супругой премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля баронессой Клементиной Огильви Спенсер Черчилль: «В Кисловодск приехала леди Черчиль. Вчера и сегодня видела ее. Кисловодск преобразился и выглядит совсем не так как всегда. Готовились к ее приезду давно и все внешне хорошо… Где только ни появляется леди Черчиль, вокруг нее собирается моментально масса народа, и все оборванные мальчишки впереди всех. Она очень приветлива со всеми, правда, свое расположение к нам выражает только улыбкой, т.к. языка нашего, вероятно, не знает. Вот женщина, которая имеет все. Хотелось бы иметь хоть сотую долю того, что есть у нее. О ней все говорят, все смотрят, а на меня даже оборванный мальчишка не посмотрит, а все это только потому, что она жена Черчиль» (№ 137. Л. 17–17 об.).
В письмах архива представлена своеобразная галерея женских портретов: сестер и племянниц Веры Александровны, знакомых, учениц Игнатия Юлиановича. В этой длинной веренице образов и домработница Феня, и знаменитая пианистка Мария Юдина (№ 309), и доктор наук из Туркмении Зулейха Мухаммедова. У каждой своя судьба, свой путь. От гимназистки до профессора, долгий путь длиною в 90 лет прошла Вера Александровна Крачковская и 39 из них она шла рядом со своим чутким и умным мужем академиком Игнатием Юлиановичем Крачковским.
