Творчество А.К. Глазунова (1865–1936) в его рукописном наследии

Записи о музыканте

Одной из учениц Анны Николаевны Есиповой была Наталия Николаевна Позняковская (1889–1981) – впоследствии известная пианистка. Она окончила Санкт-Петербургскую консерваторию в 1913 г. и сразу после ее окончания была приглашена для работы в ней в качестве преподавателя.

В небольшом архиве Позняковской, хранящемся в Российской национальной библиотеке, есть краткие воспоминания о Глазунове, представляющие его – директора прославленного учебного заведения Санкт-Петербургской консерватории¹ с несколько неожиданной стороны.

По словам Натальи Николаевны, Глазунов как-то зашел к ней в класс «и стал просить показать ему несколько упражнений, чтобы подвинуть технику. Руки у него были неудобные – узкие, пальцы длинные тонкие. Но он в юности мечтал быть пианистом-исполнителем. При встрече таинственно замечал: “Занимаюсь 2 часа в день, кажется, есть результаты”. После концерта зашла в артистическую. А.К. отвел меня в сторону и спрашивает: “Ну как? Хорошо? Заметно, что занимаюсь?”»².

То, что Глазунов серьезно занимался, было заметно не только Н.Н. Позняковской.  Положительно отзывался о его игре Д.Д. Шостакович:  «Глазунов играл хорошо на фортепьяно, своеобразно, но хорошо  <...>. Часто он играл, не выпуская из правой руки своей знаменитой сигары <…>. И все же ему удавалось сыграть все ноты, абсолютно все,  включая самые трудные пассажи. Он читал каждую, даже многоголосную партитуру, с листа. Это звучало как игра оркестра»³. Мог ли играть Глазунов, держа в руке сигару, неизвестно, но музицирующий и одновременно курящий музыкант неоднократно изображался на карикатурах.

Воспоминания о Глазунове есть и в других документах Отдела рукописей. Мария Николаевна Баринова – пианистка, ученица Н.А. Римского-Корсакова по композиции, ставшая впоследствии профессором консерватории, описала, например, первое появление А.К. Глазунова в консерватории в 1899 г., когда он был приглашен на должность профессора по инструментовке.

Совсем иные воспоминания о Глазунове оставил Михаил Михайлович Курбанов. Моряк, инженер-электрик, техник Управления собственного его императорского величества Аничкова Дворца, а после революции – преподаватель ряда институтов Ленинграда, автор нескольких работ по электротехнике⁶ и проектов электростанций⁷, Курбанов, помимо этого, занимался весьма разнообразной деятельностью. Он, к примеру, был директором-распорядителем Товарищества печатного и издательского дела «Народная польза», входил в число директоров Петроградского отделения Русского музыкального общества, был музыкантом (играл на фортепиано и скрипке), композитором, библиофилом. В конце жизни Курбанов заведовал библиотекой на заводе «Электросила»⁸.

Михаил Михайлович был хорошо знаком с Митрофаном Петровичем Беляевым и был участником Беляевского кружка. Множество страниц в своих «Воспоминаниях»⁹ Курбанов уделил А.К. Глазунову, поскольку именно Глазунов, точнее исполнение его Первой симфонии стало импульсом для активной музыкально-концертной и нотоиздательской деятельности Беляева. Как писал В.В. Стасов, – «для него [Беляева] открывался новый, до тех пор еще неведомый мир художественного наслаждения и радости, и этому-то новому миру он решил посвятить все свои силы, всю свою жизнь, наконец, значительную часть своего достояния. Главной причиной всего этого был Глазунов»¹⁰.

В «Воспоминаниях» Курбанова множество любопытных подробностей, связанных с деятельностью кружка. Здесь повествуется и о вполне серьезных событиях, и описываются забавные эпизоды. Один из них демонстрирует блестящие импровизаторские способности Глазунова.

«М.П. Беляев, очень любил со свойственным ему хлебосольством после последнего своего концертного сезона устроить общий ужин, чаще всего у Донона¹¹, на который приглашались все обычные члены Беляевского кружка и, кроме того, солисты, исполнители-участники последнего концерта. В этот вечер, о котором я хочу рассказать, на такой ужин был впервые приглашен Вержбилович, исполнивший в концерте посвященную ему серенаду для виолончели Глазунова. До этого времени Вержбилович никогда не появлялся в Беляевском кружке <…>. По окончании концерта, все приглашенные попарно потянулись к Донону и собрались в гостиной большого номера <…>. Вержбиловича, еще ничего не понимавшего, усадили в кресло, в углу комнаты и велели слушать. За рояль сели Лядов и Глазунов и начали в 4 руки изумительную импровизацию, якобы увертюру к итальянской опере; шло у них до такой степени гладко и остроумно, что Вержбилович, ерзая в кресле, несколько раз восклицал: “Господи, да неужели они фантазируют”. Но этого мало. Увертюра кончается. Маленькая интродукция к арии и из столовой появляется Н.А. Соколов с повязанной на голове в виде платка салфеткой, что должно было изображать женщину и высоким своим чистым фальцетом выступает после интродукции с итальянской арией в полном изумительном согласии со своими аккомпаниаторами. Но и этим дело не ограничилось.

Вся эта сцена трагически-неожиданно заканчивается тем, что Блюменфельд выхватывает свой нож, закалывает им Соколова, тот падает на ковер, а накрест, поперек его тела, под звуки трагического финала, падает сам Блюменфельд, якобы перерезавший себе горло.

Вержбилович долго не мог успокоиться и говорил, что чуть с ума не сошел от этой неожиданной высокой талантливости, с которой эта четверка изволила дурачиться»¹².