Четырнадцатая симфония
...Я хочу, чтобы после исполнения Симфонии
слушатели уходили с мыслью: жизнь прекрасна!
Д. Д. Шостакович69
«Дорогому Борису Сергеевичу Майзелю с самыми лучшими пожеланиями Д. Шостакович».
Эта надпись была сделана Дмитрием Дмитриевичем в Кунцевской больнице, где его навестил Б. С. Майзель.
Для Б. С. Майзеля эта Симфония имела особое значение, поскольку ему посчастливилось быть «как бы при рождении этого великого произведения»71. Как член Союза Композиторов, он был приглашен в Малый зал Московской консерватории на генеральную репетицию 14-й симфонии, состоявшуюся 21 июня 1969 г. Репетиция стала, по сути дела, закрытым прослушиванием Симфонии, организованном для специально приглашенных музыкантов и деятелей культуры («чиновников»). Перед исполнением симфонии Шостакович произнес вступительное слово. Его текст со слов Майзеля записала его супруга М. А. Козловская:
«Дмитрий Дмитриевич сказал: “Я написал эту музыку о страданиях и смерти. Я это сделал не потому, что я уже стар и мне недолго осталось жить. Я написал это сочинение для людей молодых, у которых жизнь еще впереди. Дело в том, что, как известно, бессмертие еще не изобретено и этот конец неотвратимо ожидает каждого из нас. Очень вероятно, что многих ожидают страдания и мучения. Осознав это, необходимо задуматься и постараться прожить свою жизнь честно, благородно и в добре. Вот и все, что я хотел бы Вам сказать”»72.
Музыка Симфонии произвела на Б. С. Майзеля настолько сильное, глубокое и незабываемое впечатление, что через неделю он написал Д. Д. Шостаковичу:
«Ни одно творение великих мастеров (а я за свою долгую жизнь слышал много) не потрясло меня до такой степени как Ваша 14-ая симфония. Эта симфония – величайшая из вершин музыкального творчества всего человечества, всех времен и народов – это мое глубочайшее убеждение. Высочайшее этическое начало, заложенное в основе таких простых, но великих истин высказанных Вами в этом дивном творении, делает его абсолютно уникальным. Многих великих мастеров прошлого волновали эти проблемы, но решали они их, главным образом в плане клерикальном, религиозном, совершенно естественном для своего времени. А вы, Дмитрий Дмитриевич, решили в Вашей Симфонии эти вечные проблемы заново. И то, что Вы это сделали, в наш страшный и жестокий век, обращаясь ко всем людям на земле, ко всему человечеству, - я оцениваю как акт исключительного, беспримерного мужества. Это подвиг!»73.
Композитор высоко оценил мастерство музыкантов, участвовавших в московской премьере, о чем он написал И. Д. Гликману:
«21-го было нечто вроде прослушивания моей 14-й симфонии в Малом зале консерватории. Исполнение было на высшем уровне совершенства. Баршай и его оркестр – явление поразительное. Недурно пели певица Мирошникова и певец Владимиров. Они вроде кроликов, т. к. Вишневская еще не выучила свою партию, а другого баса пока подобрать не могу. Мне кажется, что Мирошникова наряду с хорошим голосом, обладает талантом и пониманием»74.
Из письма следует, что партию сопрано должна была исполнять Г. П. Вишневская, которая ко времени генеральной репетиции не была готова к выступлению.
В архиве Б. С. Майзеля сохранились любительские фотографии, сделанные в день исполнения Симфонии в зале Академической капеллы в Ленинграде. На фотографиях запечатлен момент, когда после завершения Симфонии на сцену к исполнителям (солистам Маргарите Мирошниковой (сопрано), Евгению Владимирову (бас), дирижеру Рудольфу Баршаю и артистам оркестра) был приглашен автор.
На оборотах фотографий есть атрибутивные записи, сделанные Марией Андреевной Козловской, вероятно, в 1995 г. при передаче архива Б. С. Майзеля в Публичную библиотеку. Со времени премьеры Симфонии прошло более 25 лет, что объясняет ошибку в указании даты: ленинградская премьера состоялась не в 1970 г., как отмечено в записи, а 29 сентября 1969 г. Фотография же была сделана во время второго исполнения этого произведения в Ленинграде, состоявшегося 1 октября того же года. Кроме того, здесь не точно указаны имена солистов. Так, вместо М. Мирошниковой значится близкая по звучанию фамилия другой певицы – Е. Мирошниченко, а вместо баса Е. Владимирова фигурирует имя лирического тенора Г. Виноградова.
Именно эти первые выступления более всего понравилось самому Д. Д. Шостаковичу, о чем он написал Петру Цезаревичу Радчику 12 октября 1969 г.:
«Мне очень жаль, что Вы не послушали мою 14-ю симфонию. Но я надеюсь, что она будет исполнена еще раз. Лучше всего она прозвучала в Ленинграде, в Капелле. В Москве, в Большом зале77, к сожалению, были исполнительские накладки. Иногда даже непростительные. Очевидно, сказалось волнение, утомление и т. п. Впрочем, на прием жаловаться не могу. Мне говорили, что никто этих накладок, кроме меня, не заметил»78.
Характер «накладок» Шостакович уточняет в письме к И. Д. Гликману: «Дважды крепко завралась Г. Вишневская. Однажды по вине Баршая (!) сильно разъехался оркестр»79.
Концерты, на которых была исполнена Симфония, вызвали большой ажиотаж. В письме к Борису Сергеевичу Майзелю композитор Люциан Абрамович Пригожин пишет:
«О 14-й симфонии Шостаковича я уже слыхал восторженные отзывы, но после Вашего описания по настоящему пожалел, что не был в это время в Москве. Я всегда надеялся, что Д. Д. еще скажет новое веское слово, еще снова станет властителем дум. Говорят, что Симфонию записывали. Может быть, удастся ее послушать в записи – у кого-нибудь из знакомых?»80.
Как вспоминала Мария Андреевна Козловская, впоследствии за большие деньги была приобретена магнитофонная запись Симфонии, сделанная на генеральной репетиции в Москве по просьбе Шостаковича, которая часто прослушивалась и обсуждалась в кругу друзей.
Не все слушатели одинаково восторженно приняли это сочинение. Есть высказывания, указывающие на иное отношение к нему. Об этом, например, свидетельствует переписка Бориса Сергеевича Майзеля и его друга детства Вячеслава Михайловича Даровского.
«Не лучше у меня впечатление от 14-ой симфонии Шостаковича, – писал Даровский Майзелю, – так что ты не обижайся – это уж мое личное. Как далека она от “Песен и плясок смерти” Мусоргского – нечего с ними сравнивать. Пестрота подбора поэзии, где запорожские казаки фигурируют рядом с “переосмысленным” – а по существу, искаженным образом Лорелеи, вульгарность “мадам”, и пр. Краткие моменты хорошей музыки и невозможная эта смесь – нет, это неприемлемо для моего старого слуха. Это слишком далеко от другого его творчества. Не могу сказать, чтобы я любил музыку Шостаковича, но нельзя не восхищаться – 7-ой, 5-ой, прелюдиями и фугами, квартетами, многим другим, начиная с “Трех фантастических танцев” – великолепных. 14-ая у меня даже в двух исполнениях – так сказать, с “покойными”82 Ростроповичем и Вишневской83 и в другом, Кондрашинском84. Тем не “более” – впечатление одинаковое. Все это я пишу, чтобы ты ни в коем случае не почувствовал обиды – мой вкус – не указ, какой же я судья!»85.
В ответ Б. С. Майзель поясняет, каким образом осуществлялся подбор стихов:
«Шостакович выбирал стихи по принципу скрытых метафор. Как пример, – письмо Султану адресовано Шостаковичем на самом- то деле – Сталину! И Апполинэром также. Кстати превосходный поэт, также как и Элюар и Лорка. <…> Надеюсь, что наша с тобой встреча произойдет и о 14-ой симф<онии> я расскажу многое такое, что большинству неизвестно. Как еще один пример, – письмо Дельвигу Шостаковичем адресовано одному его уехавшему другу, как ты пишешь “покойному”86. Но, в конце концов, все скрытые намеки, метафоры не существенны. Важно другое, – превосходная, гениальная музыка. Я лично считаю 14-ую симфонию Реквиемом XX века. Также считаю, что этот Реквием написан на современный текст и потому на современного слушателя воздействует сильнее, чем известные реквиемы, написанные на канонические тексты. Такие реквиемы как Моцарта, Берлиоза, Верди при всей исключительности, гениальности музыки из-за латыни звучат в известном смысле абстрактно. – Тема, здесь затронутая, велика и на данном этапе ее прерываю»87.
