Автографы Серапионов в фонде И. А. Груздева: К 100-летию литературной группы «Серапионовы братья»

Илья Александрович Груздев (1892–1960).

«Ироничный критик с красивой женой».
Из книги О. Д. Форш «Сумасшедший корабль»

 

«Писать “о себе“ становится модой. Молчать о себе никогда, вероятно, модой не станет. Тем важнее было бы уметь промолчать».
И. А. Груздев. Из автобиографии¹

 

Груздев всегда оставался в тени своих «братьев», писателей-Серапионов. Однако, как показывает анализ известных источников, это вовсе не являлось уничижительной характеристикой его личности, а сознательной и принципиальной позицией. Cтоль же «молчалив» и его архив, «распыленный» в настоящее время между тремя учреждениями: Архивом М. Горького в ИМЛИ РАН², куда Груздев целенаправленно передавал материалы, связанные с именем писателя, ЦГАЛИ СПб и Российской национальной библиотекой.

Вследствие этой «немоты», о «ранней» биографии Груздева известно немного, и одни и те же сведения кочуют из одной публикации в другую, не выходя за рамки свода фактов, приведенных Б. Я. Фрезинским в его книге «Судьбы Серапионов»³, и воспроизводя его ошибки⁴. Документы, поступившие в отдел рукописей РНБ (далее ОР РНБ), содержат неопубликованные доселе данные о детских и юношеских годах Груздева и его семье. Из них явствует, что Илья был младшим сыном в многодетной семье купца 2-й гильдии, разбогатевшего мастера росписи по фарфору, к началу ХХ в. владевшего в Петербурге несколькими посудными лавками и доходными домами⁵.

В 16 лет Груздев ушел из родительского дома, разорвав отношения с отцом, и долгое время жил на средства от частных уроков⁶. Еще юношей он увлекся историей, литературой и театром, пробовал свои силы в литературном творчестве и переводах. В 1911 г., после окончания Петровского коммерческого училища, дававшего хорошее образование, он поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, однако завершить обучение ему удалось лишь в 1922 г.⁷, по окончании Первой мировой и Гражданской войн. С ноября 1914 г. до осени 1917 г. Груздев работал санитаром во фронтовых подразделениях Российского общества Красного креста, участвовал в Брусиловском прорыве, и за спасение раненых в тяжелейшем сражении на реке Стоход⁸ был награжден двумя Георгиевскими медалями⁹. В его архиве сохранилось два фотоальбома периода Первой мировой войны, которые содержат около трехсот снимков, запечатлевших Груздева и его товарищей на фронтах Восточной Пруссии зимой 1914–1915 гг., на Волыни летом 1916 года и в Буковине в 1917-м.

Возвратившись в Петербург, Груздев получил место библиографа в Театральном отделе Наркомпроса и начал печататься в издаваемой там газете «Жизнь искусства». В 1919–1921 гг. он совмещал службу в Красной армии (в тыловых формированиях, расположенных в Петрограде) с занятиями в Студии Дома искусств. Сначала это был семинар по критике, который вел К.И. Чуковский. Его сын, младший Серапион Николай Чуковский, вспоминал об этом: «Самыми способными людьми в семинаре моего отца, выделившимися с первых же занятий, оказались два студента Петроградского университета: Лев Лунц и Илья Груздев. <… > Когда семинар по критике прекратил существование, Лунц и Груздев <… > перешли в семинар Замятина»¹⁰, где уже занимались Михаил Зощенко и Николай Никитин. Таким образом Груздев оказался в группе студистов, образовавших литературное общество под названием «Серапионовы братья».

По пристрастному свидетельству К. И. Чуковского, участие Груздева в содружестве заключалось в том, чтобы писать о «братьях» «похвальные статьи»¹¹. Не один Чуковский недооценивал литературное дарование Груздева¹². В действительности же в начале 1920-х гг. тот зарекомендовал себя как талантливый и проницательный критик, близкий по своим взглядам к представителям «формальной школы»: к проблематике работ Б. М. Эйхенбаума, к теоретическим положениям Ю. Н. Тынянова¹³. В справке «Летописи Дома литераторов» Груздев, наряду со В. Б. Шкловским, был назван (в значительной степени «авансом») «теоретиком поэтического языка»¹⁴. Его статьи, по отзыву В. А. Каверина, были умны, остры и не лишены фельетонного блеска¹⁵. Их высоко ценил и Тынянов. Он называл Груздева теоретиком «братьев»¹⁶ и ссылался на «серьезную и живую»¹⁷ статью «Утилитарность и самоцель»¹⁸ и работы о маске в литературе¹⁹.

Рецензии Груздева и его переписка показывают, как серьезно он относился к «братьям», как заинтересованно следил за развитием их творчества²⁰. «Серапионы... (по крайней мере основное ядро их), – писал он М. Горькому в 1926 г. –… сбивают литературные шаблоны и потому-то все они в своём творчестве ироничны, вопреки казённым требованиям пафоса во что бы то ни стало... Посмотрите …, как саркастически смеется Зощенко над казённым пафосом. Как умно делает это Федин в «Наровчатской хронике». А разве тихоновские «Поиски героя» не весёлая ирония на ту же тему? … И за то, что Серапионы так чутки ко всякой фальши, ко всякой лавренёвщине и лидинщине²¹, я их бесконечно люблю»²². М. О. Чудакова считала Груздева одним из самых внимательных критиков прозы Серапионов, приводя в пример его суждения о первых вещах Зощенко, когда тот еще ничего не опубликовал²³. Недаром Вс. Иванов на автобиографической книге «Похождения Факира» написал ему: «Тобой выпестована, Илья, любовь и уважение к нашему делу…».

Дарственные надписи на книгах, подаренных «брату-настоятелю», были исполнены искренней дружественности. В них отразилось и отношение писателей к своему товарищу, и – опосредованно – личность самого Груздева, которого, по свидетельствам современников, отличали глубокая порядочность, отсутствие позерства и доброта. «Из всех серапионов Илья Груздев был человек самый хороший, – писал в своих воспоминаниях Роман Гуль²⁴. – Именно – хороший (курсив автора. – М.С.). В Груздеве не было никакой „литераторской“ позы, никакой фальши. Он был душевно чистый человек. Искренен, прост, с некоторым юмором <…> Внешне Илья был полн, мешковат, в одежде без всякой претензии на моду, лицо румяное²⁵ и очень русское <…> Илья Груздев был чудесный друг»²⁶. Преданность Серапионову «братству» Груздев сохранил до конца своих дней. Уже в середине 1950-х гг. он писал Федину: «Я очень рад твоему письму… Мне показалось, что ты с любовью вспоминаешь о Серапионах»²⁷. Друзья знали о таком его отношении, и их автографы были проникнуты в значительной степени отраженным чувством.

В конце 1920-х гг. Груздев вполне трезво оценивал происходящее и фиксировал выхолащивание серапионовского духа в творчестве и поведении «братьев». «Есть что-то застывшее, солидное в их литературных репутациях, – писал он Горькому в 1929 г. – Ярым врагом этого был покойный Лунц, боровшийся против всякой оседлости... Даже Зощенко становится солиден и скучен в своих поместьях: «Пушка» и «Чудак»²⁸.

Случилось так, что с адресатом этого письма оказалась связана вся последующая жизнь Груздева. В начале 1925 г. Слонимский передал ему материалы, собранные для книги о Горьком, с тем, чтобы он довел работу до конца²⁹. С тех пор «талантливый критик, запечатлевший становление Серапионов, кончился, – писал по этому поводу Фрезинский, –… и в историю русской литературы И<лья> А<лександрович> вошел, прежде всего, как биограф, исследователь, комментатор Горького»³⁰. Эта работа начиналась в тесном личном общении. Их переписка за 1925–1936 гг. насчитывает более двухсот писем³¹.

С 1927 по 1949 гг. Груздевым было подготовлено к печати и прокомментировано три «Собрания сочинений» Горького³² и несколько собраний избранных произведений; создан целый ряд фундаментальных и кратких биографий писателя, в том числе в серии «Жизнь замечательных людей» (1958; 1960); детские книги, сценарии и пьесы о нем, многие из которых многократно переиздавались. Так, книга для детей «Жизнь и приключения Максима Горького» выдержала 15 изданий³³. За создание сценариев к фильмам «Детство Горького» и «В людях» в 1939 г. Груздев получил Орден Трудового Красного Знамени.

Груздев был первым, кто произвел критическую сверку большинства текстов Горького со всеми предшествующими публикациями, устранил огромное количество типографских опечаток, цензурных и иных искажений³⁴. Итогом работы Груздева над горьковской темой стал первый том монографии «Горький и его время». Это был фундаментальный труд, который ему предлагали представить на соискание ученой степени доктора филологических наук. В нем на широком историческом фоне российской действительности последней трети XIX в. был скрупулезно исследован начальный период биографии Горького и становление его как писателя³⁵. «Горьковская ниша» обезопасила Груздева в политическом отношении и обеспечила его материально.

Другой важной составляющей деятельности Груздева являлась редакционно-издательская работа. В 1924–1929 гг. он был одним из редакторов литературного отдела Госиздата и выпускаемого издательством журнала «Ковш» (1925–1926). Помимо этого, он входил в правление издательства «Прибой», где, также так и в журнале, «заправляли» Серапионы. После ликвидации «Прибоя» члены бывшей редакции «Ковша»: Илья Груздев, Константин Федин, Михаил Слонимский и Сергей Семенов – создали «Издательство писателей в Ленинграде» (далее – ИПЛ) (1927–1934), ставшее основной издательской базой писателей-«попутчиков»³⁶. Груздев вошел в его редакционный совет, а в 1929–1932 гг. был председателем правления издательства.

В 1932 г. по «поручению» Горького³⁷ Груздев организовал при ИПЛ редакцию серии «Библиотека поэта». Помимо него самого, ее первый состав включал в себя Б.Л. Пастернака, В.М. Саянова, Н. С. Тихонова и Ю. Н. Тынянова. Впоследствии серия выходила в издательстве «Советский писатель». В 1946–1949 гг. Груздев возглавлял ее редколлегию. Кроме того, он входил в правление Ленинградского отделения Союза советских писателей, а в 1940 г. был назначен также ответственным редактором журнала «Звезда».

В 1926 г. Груздев женился на Татьяне Кирилловне Гранат³⁸. Они поселились на Съездовской линии Васильевского острова в той же квартире, где находилась мастерская О. Д. Форш. Затем Груздевы сменили еще несколько ленинградских адресов, и наконец в 1935 г. семья получила квартиру (№ 13) в жилищном кооперативе Литературного фонда на набережной канала Грибоедова, 9 – в доме, получившем шутливое наименование «писательский недоскреб». 

Всю блокаду Груздев провел в Ленинграде. Исключение составили три командировки в Москву, куда в 1942–1944 гг. он ездил лечиться. После контузии, полученной при бомбежке, Груздев страдал сильными головными болями. В одну из этих поездок, в августе 1942 г., он встретил А. А. Фадеева, который написал об этом О. Д. Форш: «Видел я… чудесного Илью Груздева, к сожалению, погрязшего главным образом в делах Союза писателей и мало пишущего, и… сильно отощавшего на ленинградских харчах»³⁹.

Обеспокоенность судьбой своих ленинградских товарищей выражал и Федин. 18 марта 1942 г. он писал Груздеву из Чистополя: «Не спрашиваю тебя, можешь ли ты работать. Кто сейчас может работать у вас, – слишком много надо сил…»⁴⁰. А в это самое время в блокадном Ленинграде Груздев писал статьи для городской и фронтовой печати, читал лекции в частях Ленинградского фронта, готовил передачи на радио. Его голос стал узнаваемым. За время работы в радиокомитете Груздев сблизился с поэтессами О. Ф. Берггольц, В. М. Инбер, Л. М. Поповой, о чем свидетельствуют надписи на подаренных ему книгах⁴¹. Высоко ценил поддержку старшего товарища М. А. Дудин, который считал Груздева своим «крестным отцом» в литературе.

В 1942 г. по заданию Политуправления Балтийского флота Груздев провел четыре месяца в расположении 10-го гвардейского истребительного авиаполка. Итогом его пребывания на фронте явилась книга очерков «Балтийские истребители». Еще один сборник Груздева – «Родная земля» – составили статьи, написанные за четыре блокадных года. К этому времени относилось и появление пьесы «Вороний камень», созданной им в соавторстве с Б. Д. Четвериковым. (последний за несколько месяцев до окончания войны был арестован по сфабрикованному обвинению⁴²).

В первую блокадную зиму в семье Груздева произошла история, которая приобрела впоследствии легендарный характер. Она была связана с его собаками – пуделями Кусом и Урсом. Было принято тяжелое решение пожертвовать одной из них ради другой⁴³.

В военные годы отзывчивый по натуре Груздев оказывал помощь друзьям и знакомым. Не случайно Е. В. Георгиевская-Дружинина написала ему на своей книге «Гиль на Москве» в июне 1944 г.: «…С самой искренней, самой сердечной благодарностью за великую помощь в дни блокады». Самая же пронзительная дарственная надпись блокадного периода принадлежала Эйхенбауму: «Дорогому соседу и по квартире, и по профессии, и по эпохе».

После войны Груздев продолжал поддерживать отношения с Фединым, Вс. Ивановым и Зощенко. С последним он сблизился особенно после принятия печально известного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»⁴⁴. Самого Груздева в 1946 г. вывели из редколлегии журнала «Звезда».

В 1955 г. Груздевы, вместе с Евгением Шварцем, Борисом Эйхенбаумом и многими другими обитателями «писательской надстройки», переехали в новый, благоустроенный литфондовский дом на Малой Посадской, 8, где Илья Александрович прожил последние пять лет своей жизни. В 1966 г., после смерти Татьяны Кирилловны, часть архива и библиотека переместились в дом № 17 по пр. Газа (ныне – Старо-Петергофский проспект), в квартиру ее матери и сестры, О. К. Тейхман⁴⁵. Одна из комнат этой квартиры запечатлена на акварели работы О. Д. Форш. К тому времени там проживала только дочь Ольги Кирилловны Галина Георгиевна Тейхман. Она и ее троюродный брат, впоследствии художник-график Владимир Федорович Алексеев, оказались свидетелями последних лет жизни Груздевых. Много лет спустя В. Ф. Алексеев поделил оставшиеся у наследников архивные материалы между ЦГАЛИ СПб и Российской национальной библиотекой.

В отделе рукописей РНБ в настоящее время хранится собрание книг с писательскими автографами, которой посвящена настоящая выставка, несколько личных документов Груздева и адресованных ему писем, а также большое количество изобразительного материала.

Иннокентий Басалаев, работавший с Груздевым в Ленгизе (а позже в редакции «Звезды»), записал в 1926 г.: «Частое молчание наложило особый отпечаток на его лицо и сделало его маскообразным. Никто не видел, как он сердится или смеется. Никто не знает, о чем он думает»⁴⁶. Совершенно другим человеком предстает он на семейных фотографиях.

Три фотоальбома 1930-х–1940-х гг. посвящены летнему отдыху с семьей и друзьями в дачных поселках Ленинградской области: Лимузи, Мартышкино, Сиверская и Тюрисевя (ныне Ушково). Один из них содержит фотографии пикника на реке Луга, сделанные в 1939 г. в поселке Толмачёво. На снимках в этом альбоме запечатлены О. Д. Форш, Б. М. Сушкевич и Н. Н. Бромлей⁴⁷; в другом – послевоенном – В. М. Полицеймако. Это обстоятельство выдает близость Груздевых к театральному миру Ленинграда.

В подписях к фотографиям, сделанным Г. Г. Тейхман уже в годы «перестройки», нашла отражение тема политических репрессий. В первую очередь она связана с именами Г. Э. и Н. Н. Сорокиных, бывавших частыми гостями Груздевых. Григорий Эммануилович Сорокин в начале 1930-х гг. заведовал «Издательством писателей в Ленинграде», в конце 1940-х гг. – был главным редактором ленинградского отделения издательства «Советский писатель». В июне 1949 г., во время компании против космополитизма, он был арестован и умер в 1954 г. в Абезьском лагере от разрыва сердца, получив известие о прекращении его дела и освобождении⁴⁸. Другая запись касается еще одного дачного гостя Груздевых, драматурга Л. П. Карасёва, проходившего по одному делу с Б. Д. Четвериковым, но оправданного судом после года пребывания в тюрьме⁴⁹.

В архиве Груздева сохранилось также несколько стихотворных автографов Н. С. Тихонова, в том числе черновая запись не известного исследователям стихотворения «Юбилейная ложка дегтя», написанного в 1926 г., на пятую годовщину Серапионов⁵⁰.

Основной же и наиболее ценной частью фонда Груздева в ОР РНБ является коллекция дарственных надписей⁵¹. Она насчитывает около трехсот инскриптов, 105 из которых принадлежит Серапионам. Среди них – 4 автографа М. М. Зощенко (1923–1956 гг.), 12 – В. В. Иванова (1921–1949 гг.), 6 – В. А. Каверина (1923–1944 гг.), 16 – Н. Н. Никитина (1922–1945 гг.), 7 – Е. Г. Полонской (1923–1958 гг.), 13 – М. Л. Слонимского (1922–1939 гг.), 26 – Н. С. Тихонова (1922–1955 гг.), 18 – К. А. Федина (1923–1958 гг.), 3 – В. Б. Шкловского (1930–1936 гг.).

Начало коллекции было положено в 1920 г. библиофильским изданием единственного авторского сборника стихов М. Л. Лозинского «Горный ключ» 1916 г. с автографом стихотворения «Неправда, нет, не горный ключ…», по нашим сведениям, не опубликованного. С годами книги с писательскими автографами стали для Груздева предметом коллекционирования. Об этом свидетельствует, в частности, присутствие в его собрании книг В. А. Гиляровского с дарственной надписью А. С. Суворину, Н. А. Заболоцкого с надписью А. И. Гитовичу, А. П. Чапыгина – В. А. Десницкому, М. В. Троицкого – Б. Ю. Брику и др.

Помимо серапионовских автографов, в собрании Груздева имеются книги с инскриптами других выдающихся писателей и ученых: Л. Я. Гинзбург, Г. А. Гуковского, Б. С. Житкова, Н. А. Заболоцкого, М. Э. Козакова, С. А. Колбасьева, С. Я. Маршака, П. Н. Медведева, К. С. Петрова-Водкина, Б. А. Пильняка, А. Д. Радловой, В. А. Рождественского, С. Н. Сергеева-Ценского, В. Я. Шишкова, И. Г. Эренбурга и др. Душевной теплотой и «сочувственной приязнью по профессии» проникнуты дарственные надписи литераторов А. Л. Волынского, Ф. Г. Шилова, П. Е. Щёголева (приведенная цитата принадлежит именно ему). «В память старых дней» оставил автограф на второй книге своих стихов «Треугольник» (1922) одиозный поэт А. И. Тиняков.

Особый интерес в настоящее время приобретают редкие автографы писателей так называемого второго ряда, ныне почти забытых: Л. И. Борисова, М. В. Борисоглебского, Н. Л. Брауна, Г. Д. Венуса, члена «Московского цеха поэтов» А. М. Чачикова и многих других.

Эта коллекция представляет собой подлинный литературный памятник.