Автографы Серапионов в фонде И. А. Груздева: К 100-летию литературной группы «Серапионовы братья»

Виктор Борисович Шкловский (1893–1984)

Виктор Борисович Шкловский (он был всего на год младше Груздева), к 1921 г. представлял собой профессионального литератора и человека, биография которого была похожа авантюрный роман. Был ранен на румынском фронте, где он находился в качестве комиссара Временного правительства, награжден Георгиевским крестом лично генералом Корниловым, побывал со специальной миссией в Турции и Персии; в конце 1917 г. стал одним из руководителей боевого отряда партии эсеров, готовившего убийство Ленина и Володарского, однако, благодаря поддержке Горького и Свердлова, сумел избежать репрессий. Один из организаторов Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗа), профессор Российского института истории искусств, Шкловский был одной из ключевых фигур литературной жизни послереволюционного Петрограда. В Литературной студии Дома искусств он преподавал теорию литературы. По воспоминаниям Николая Чуковского, «читал лекции … он недолго, но влияние его на студистов было очень велико… общался с ними постоянно и попросту — как старший товарищ. Особенно близко сошелся он со студистами из семинара Замятина… Лев Лунц и Илья Груздев ходили за ним, как два оруженосца»¹. Сам Шкловский, считал Груздева учеником Эйхенбаума и Тынянова.

Сосед Слонимского в общежитии Дома искусств, «Брат-Броневик» (прозвище Шкловского, придуманное для него А. М. Ремизовым) принимал самое активное участие в организации «Серапионовых братьев», а в дальнейшем – и в их собраниях. Лунц в своей статье «Об идеологии и публицистике» утверждал: «Виктор Шкловский — Серапионов брат, был и есть»². Однако, по свидетельству того же Чуковского, он держался среди братьев несколько обособленно, так что многие даже не заметили этого членства. Так, Т. В. Иванова вспоминала впоследствии: «Шкловский … хоть и не принадлежал к «серапионам», но был самым близким их ходатаем и защитником»³.

Между тем, в марте 1922 г., после публикации в Берлине разоблачительной брошюры эсера-боевика, а впоследствии – агента ВЧК и сотрудника Разведывательного управления РККА Г. И. Семенова (Васильева) «Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917–1918 гг.», в которой было названо имя Шкловского, последний вынужден был скрываться, а затем – по льду Финского залива – бежал за границу. Этому событию была посвящена баллада Елизаветы Полонской «Побег». Жена Шкловского, Василиса Корди-Шкловская, была арестована, и Серапионам с большим трудом удалось добиться её освобождения под залог.

Полтора года Шкловский прожил в Берлине и даже оттуда считал своим долгом опекать своих «собратьев во Серапионе». В сентябре 1922 г. он писал Горькому: «Бытовики: Зощенко, Иванов и Никитин – обижают сюжетников: Лунца, Каверина и Слонимского. Бытовики немножко заелись в «Красной нови», а сюжетники ходят пустые, как барабаны, без фавора и омажа (так. – М. С.). Я написал уже об этом туда письмо, но этого мало… Может быть, Вы напишите когда-нибудь статью о Серапионах... Вообще в Серапионовых делах наш отъезд нарушил небесную механику». В 1923 г. в Берлине им была написана книга «Сентиментальное путешествие», в которой Серапионам было отведено немало страниц.

Вернувшись в Россию в сентябре 1923 г. Шкловский поселился в Москве, где, вместе с Маяковским, стал одним из лидеров «Левого фронта искусств» (ЛЕФа). Однако он продолжал принимать живое участие в делах «братства»: приезжал на серапионовы годовщины, был одним из авторов коллективного послания Лунцу в феврале 1924 г., а после смерти последнего намеревался принять участие в несостоявшемся сборнике его памяти и т.д. Серапионы любили своего «брата-скандалиста». Иванов, пообещав как-то привезти из Ялты бочонок вина на всю компанию, писал Федину: «Бочоночек есть такой с крантиком, отвернёшь – и течёт густое, как пильняковский рассказ, и вкусное, как присутствие Шкловского. Где его буйная головушка?»⁴.

Книги, подписанные Шкловским Груздеву, относятся к 1930-м годам. Их было три. Очевидно, это были случайные встречи и случайные книги. После 1929 г., года «великого перелома», Шкловский, как и многие, перешел на откровенно приспособленческие позиции. В 1930 г. он выступил с покаянной статьёй «Памятник научной ошибке», в которой отрекся от идей формализма. Как раз за помощь в работе над этой статьей, в которой речь шла, в частности, о писателе XIX в. А. Ф. Вельтмане, он благодарил Груздева в дарственной надписи на книге «Поиски оптимизма» (1931).

Вторая надпись была оставлена на титульном листе книги «Капитан Федотов», посвященной художнику П. А. Федотову (1936). Шкловский признавался, что любит эту книгу, и рекомендовал Груздеву обратить внимание на содержащиеся в ней портреты И. А. Крылова и Н. В. Гоголя. В этой надписи проявилась характерная манера Шкловского – не дописывать концы слов.

Не обошлось и без пресловутых груздевских «розовых щек». На своей книге «Горная Грузия» (1930). Шкловский оставил шуточную надпись: «Илья, ты доказательство того, что увядшие щеки <–> не доказательство таланта». Впрочем, она вряд ли порадовала  адресата.

Нет никаких сведений о более поздних контактах Груздева и Шкловского.

Дальнейшая творческая эволюция «отца ОПОЯЗа» шла по пути последовательного конформизма. В 1940-е–1950-е годы он без понуждения участвовал в травле Зощенко и Пастернака. По воспоминаниям Юрия Нагибина, Зощенко, услышав, что Шкловский говорит о его повести «Перед восходом солнца», напомнил ему недавние восторги, на что Шкловский ответил: «Я не попугай, чтобы повторять одно и то же»⁵. Вениамин Каверин в конце жизни стал резким оппонентом бывшего «брата». Роман Якобсон, бывший соратник Шкловского по ОПОЯЗу, вернул ему надписанные книги.

Впрочем, Шкловский вполне отдавал себе отчет в происходящем, но, обладая редкой психологической гибкостью, адаптировался к такому положению вещей.